Итак, поехали... Журнал Jazz Magazine, №552, октябрь 2004 (перевод с французского)
Daniel Caux
(1)
"Мой отец играл на саксофоне, скрипке и еще был певцом. Он не был всемирно известным, но в своей местности был весьма популярен. Он же хотел, чтобы всемирно известным стал я. Моя мать обладала артистическими наклонностями, но она была, прежде всего, матерью… просто матерью. В четыре года у меня был такой маленький низкий табурет, на котором я обычно сидел. И вот сидя на нем, я стал притоптывать в такт под музыку Бенни Гудмена, которую передавали по радио. Отец сказал: «Да у него талант! Наверное, он станет артистом. Научу ка я его играть, что бы он сделал собственные шаги в музыке». Пока мне не исполнилось семь, мои сверстники играли в бейсбол и прочие игры, а я усваивал уроки отцовского кожаного ремня. Тогда я думал, как это ужасно, но, в конечном итоге, такое обучение пошло мне на пользу. За четыре года отец обучил меня музыке. В Кливленде обо мне говорили как о вундеркинде. Потом я поступил в академию Бенни Миллера. Бенни Миллер в свое время играл с Чарли Паркером и Майлзом Дэвисом в кливлендском клубе «Tea O’Anna». Я проучился в его академии семь лет. Там я познакомился с Литлом Уолтером (Little Walter) и Ллойдом Принсом (Lloyd Prince). Играл с ними в небольших клубах. Я не знал, куда заведет меня музыка… Постоянная игра в клубах с разными людьми изменила мою жизнь. В 16 лет я еще ходил в коротких штанах, и другие парни насмехались надо мной: «У тебя не все дома, приятель! Тебе давно пора носить брюки!» Но моя мать имела собственное мнение на этот счет… она хотела, чтобы я отличался от всех, был «особенным», «уникальным»….
В 17 лет я начал совершать турне с Литлом Уолтером. Я еще посещал лицей, и мне трудно было понять, что значит заниматься музыкой по-настоящему. Я был еще слишком молод для такого образа жизни, который мне никогда не был по настоящему знаком, да и мама старалась оградить меня от этого как могла… Но это был хороший опыт. В школе я играл в гольф, был капитаном команды. Я был первым черным в школе, который выигрывал кубки. Я мог бы целиком посвятить себя гольфу и заработать кучу денег, но музыка жила в моем сердце. Я организовал небольшой оркестр в Кливленде. Мы играли ритм-энд-блюз".
(2)
В 20 лет я подался в армию. Мне все говорили: «Ты с ума сошел! Тебя убьют!...», но это меня не волновало: всё, что я хотел – это быть вместе с людьми, играющими музыку. Мой начальник был жестким, трудным человеком. Он говорил мне: «Альберт, так не годится!», в то время я очень медленно читал с листа, потому что в Кливленде мы играли не по нотам, а так, как чувствовали. Но он все же оставил меня в ансамбле. Так я оказался в джазовом ансамбле учебного подразделения. А что касается чтения нот… это самая легкая штука в мире, стоит только привыкнуть. Служба проходила в Орлеане, во Франции. Оттуда я ездил в Париж, где играл в клубах. Я также побывал в Швеции, и именно там я начал играть нечто совершенно иное. Люди говорили мне, что это было здорово. Я подумал о том, что перед тем как покинуть армию, мне надо бы вернуться к этим «иным» людям и остаться там на некоторое время.
Потом я перебрался из Орлеана в Калифорнию, где и уволился из армии. В Калифорнии я познакомился с Редом Фоксом (Red Fox). Я сыграл для его ансамбля, и музыканты – все как один чёрные – только поморщились… Но Ред Фокс сказал мне: «Продолжай играть так, как считаешь нужным!». Мне это понравилось. И как только я приехал в Кливленд, я сказал своей матери: «Всё, хватит глупостей. Я уезжаю в Швецию». Она ответила: «Ты совсем спятил! Ты не можешь меня оставить». Я ответил: «Просто мне нужно быть там, где меня понимают», поскольку я сам тогда не очень хорошо себя понимал. В самолете на пути в Швецию я познакомился с человеком по имени Бенгт Нордстрём (Bengt Nordstrom), который сказал мне: «Альберт, я хочу, чтобы Вы записали пластинку». И тогда я пошёл в студию и сыграл там перед аудиторией в 25 человек, которые все были «продвинутыми» (The First Recording (EMI, 1962)). Потом меня позвали в Данию, где Оле Вестегард (Ole Vesteegard) попросил записаться в передаче для радио. После этого было решено выпустить следующую пластинку с записями Bye Bye Blackbird, Summertime…(My Name is Albert Ayler (America, 1963)). Затем я опять вернулся в Швецию, где играл с человеком из Техаса по имени Кэнди Грин (Candy Green). Но как только я встретился с Сесилом Тэйлором (Cecil Taylor), я уже не мог больше оставаться с Кэнди…
(3)
Мне очень нравился Сесил Тэйлор. Вернувшись в Штаты, я играл с ним в Take Three. Там были Санни Мюррей (Sunny Murrey), Джимми Лайонс (Jimmy Lyons), Генри Граймс (Henry Grimes), я и Сесил. Это было здорово… Нас приходили послушать Эрик Долфи и Джон Колтрейн после своих собственных концертов в Village Gate. Они знали толк в новой музыке. Именно тогда, в 1964 мне снова позвонил Оле Вестегард: «Я могу организовать для тебя концерты в Дании». Я позвал с собой Санни Мюррея и Гэри Пикока (Gary Peacock). В тот момент Гэри уже 15 дней ничего не ел. Он просыпался только для того, чтобы сходить в туалет. Когда я пришел к нему, он был совсем изможден. Я смотрю на него, а он смотрит на меня и улыбается. Я спрашиваю: «Что ты с собой делаешь?» А он отвечает: «Пожалуй, мне стоит поехать с тобой. Я бестолково растратил большую часть моей жизни, в то время как ты играешь настоящую музыку». Перед тем как уехать в Европу, мы в составе трио записали диск для Бернарда Столлмана из ESP (Spiritual Unity (ESP, 1964). А потом сели в самолет: Дон Черри (Don Cherry), Санни Мюррей, я и Пикок. В Дании люди не понимали, как относиться к нашей музыке: нравится она им или нет. Зачастую это было очень сложно. В общем, мы гастролировали, но Санни Мюррею пришлось потом возвращаться домой на военном транспортном корабле, потому что он отослал все свои деньги своей жене. А однажды в Амстердаме Пикок (лучший контрабасист из всех, кого я когда-либо встречал) упал в голодный обморок, потому что угнетал собственный организм макробиотической рисовой диетой. Из Амстердама он и вернулся в Штаты. А я вернулся в Данию, где Санни посадили на военный корабль. Я вернулся в Штаты последним из всех и весьма раздосадованным.
Я не понимал тогда, куда все движется, и это раздражало меня до безумия… Я думал: никто не понимает меня, никто не понимает тог, что я пытаюсь делать. Да я сам пытался это понять! Ситуация была предельно тревожной. Я вернулся в Нью-Йорк. Там были Орнетт Коулмен (Ornette Coleman), Эрик Долфи, Джон Колтрейн, Сонни Роллинз и другие… В тот день играл Колтрейн… он начал (Альберт Айлер начинает голосом подражать игре Колтрейна), потом вступил Долфи, а когда пришла моя очередь, и я заиграл, кто-то встал и сказал: «Довольно! Убирайся вон из клуба!» Я ушам своим не поверил… Но Долфи сказал мне: «Ты – лучший из всех, кого мы когда-либо слышали, играй так как играешь. И никогда не позволяй никому остановить тебя в том, что ты делаешь» (то же самое мне сказал как-то в Голландии Эррол Гарнер (Erroll Garner)).
(4)
И тогда я выступил в Salle Pleyel с Майклом Сэмпсоном (Michael Sampson) и Биллом Фолуэллом (Bill Folwel). Им было меньше 25 и их можно было понять… Это был момент появления нового поколения в Америке… Я поехал в это турне с «Newport Jazz Festival». Играл самым последним везде, где бы мы не выступали. Потом вернулся в США. Незадолго до смерти Колтрейна я познакомился с Мэри Марайей (Mary Maria), которая начала заниматься моими делами. В тот день позвонил Боб Тиле (Bob Thiele) (директор Impulse!): «Слышал новость? Колтрейн умер!» Потом он добавил: «Его последней волей было, чтобы Орнетт Коулмен и ты играли на его похоронах». Было много разговоров о его болезнях, но никто не знал истинной причины… На похоронах Коулмен играл первым, а потом я сыграл Truth is Marching и Love Cry. Ну а потом Боб Тиле позвонил мне, чтобы я подписал контракт, и всё стало мало-помалу налаживаться… Мэри Мэрайа занималась перепиской, деловыми переговорами и т.д., а я мог целиком посвятить себя музыке. Это счастье – встретить такую женщину! (как вспомню обо всех прежних невзгодах). Два года назад у неё появилась идея альбома New Grass (1968, Impulse!). Боб Тиле хотел, чтобы я сделал этот альбом и сыграл с молодой группой (эта группа была тогда американским эквивалентом The Beatles). Но я сказал: «Нет. Я предпочитаю оставить свои фишки себе. Если надо, чтобы я играл поп-музыку, позвольте мне самому найти группу…». Я сказал себе, что всё получится. Но американский народ меня не понял.
То, что написал о моей музыке Лерой Джонс (LeRoi Jones aka Amiri Baraka) – это его собственное мнение. Мой брат (трубач Дон Айлер) был совсем недоволен его высказываниями. Я не считаю его слова ни хорошими, ни плохими, в том или ином смысле. Я думаю, что он большой человек в том, что он делает.
Когда я записал Spiritual Unity (1964, ESP), люди сказали (кажется, это были французы), что это плохая музыка. Но музыке всё равно, что говорят о ней люди, ведь она – сила природы. В Америке пытались говорить, что в альбоме слишком много политики, и что он приведет к беспорядкам ( в этот момент я был согласен с Лероем Джонсом). Теперь я верю, что у нового поколения в США более свободный дух. Их мысли движутся в том же направлении, что и наша музыка. Теперь многие играют «фри». Определенные идеи проникли и в поп-музыку. Я думаю, что музыка «фри», в некотором смысле, опередила свое время. В будущем она будет чувствовать себя прекрасно!
